Чермен Владимирович КасаевИнтервью 19 февраля 2006 года. Москва |
||
Мы беседуем с заведующим отделами эстрадной песни Всесоюзного радио и Центрального телевидения Черменом Касаевым Чермен Владимирович рассказывает: Родился я 27 марта 1927 года. Учился в музыкальном училище в Осетии, потом был направлен в Москву в консерваторию. Окончил ее в 1953 году, вернулся в Осетию, и некоторое время работал хормейстером. Потом женился на москвичке, роман у нас был еще со студенческих лет, и переехал в Москву. Тогда для работы редактором в музыкальную редакцию радио принимали только с музыкальным образованием. И в 1959 году я начал работать в музыкальной редакции Всесоюзного радио, а через год уже стал заместителем заведующего отделом. Это была ответственная работа, наш отдел занимался всем, что на Всесоюзном радио относилось к так называемому "легкому жанру". Это и советская песня, и разговорная эстрада, легкая танцевальная музыка, оперетта. Работа редакторов - формировать концерты развлекательного жанра, создавать постоянные передачи, праздничные обозрения, ну и конечно - вести постоянное пополнение фонда записей. Тогда, с конца 50х в нашем песенном жанре стали особо уделять внимание стихам песни, песня отходит от маршевого шаблона. Революцию в жанре, на мой взгляд, сделали знаменитые "Подмосковные вечера" мэтров советской песни Соловьего Седого и Михаила Матусовского. В песню пришли новые композиторы, только окончившие консерватории, старая гвардия активно перестраивалась. Появилось много новых интересных и таланливых поэтов. Умами и настроениями молодежи тогда владели три имени, они царили в Политехническом, на вечерах у памятника Маяковскому, просто на улицах. Вы догадались, это конечно - Роберт Рождественский, Евгений Евтушенко и Андрей Вознесенский. Первым в песню пришел Роберт Рождественский, на мой взгляд самый народный поэт. Его дружба с композитором Александром Флярковским подтолкнула Роберта в этот трудный, но такой любимый народом жанр. Без песен Рождественского мне трудно представить нашу жизнь. Его творческая и человеческая дружба с Марком Фрадкиным, Оскаром Фельцманом дали нам много ярких живущих и по сей день песен. Думаю, что пример Роберта Рождественского привел в песню и Евгения Евтушенко, позднее к ним примкнул Андрей Вознесенский. Для того, чтобы формировать собственный репертуар, в ведении редакции тогда находилось несколько музыкальных коллективов - от большого симфонического оркестра дирижера Геннадия Рождествеского до ансамбля электромузыкальных инструментов Виктора Мищерина, эстрадные оркестры по управлением Силантьева и Людвиковского. Подчинение коллективов было распределено по жанрам отделов. У всех наших коллективов были нормы концертных выступлений. Но ни один из них не имел права более трех раз выступить с одной и той же программой. Все время нужно было делать новый репертуар. И вот этот новый репертуар целиком и полностью давала музыкальная редакция. Редакция работала с авторами, принимала у них произведения и передавала их для исполнения в эфире. Что-то из этого отсеивалось, а что-то, наиболее ценное, записывалось в фонд, который хранится до сих пор. Нормы шли и на концертные выступления - мы часто работал в Колонном зале, потом, когда его построили, и в Кремлевском Дворце съездов. Даже тематические концерты там делали. Как редактор, я сделал концерт "День радио". На сцене прошли все передачи - гимнастика, "С добрым утром!", литературные и музыкальные передачи, а заканчивался концерт передачей "Добрый вечер". Целый день вещания вместили в один концертный вечер. На сцене поставили будочку, столик, где читали известия Левитан, Высоцкая... Такой был Радиодень. Такие творческие концерты тогда входили в норму. К нам в редакцию очень охотно шли авторы. А мы, редакторы, тогда много работали с композиторами в студии. Прежде всего, это благодаря огромной слушательской аудитории. Кроме этого, была хорошо продумана система оплаты авторам. По существовавшему тогда закону, радио оплачивало авторам только первое исполнение. Если произведение уже где-то звучало или было издано, то на радио за него ничего не платили. Все остальные организации могли платить потиражные и после эфира на радио. И когда кто-то говорил, что радио им мало платит, я отвечал: "Мы платим славой". В то время существовал художественный совет музыкальной редакции радио по приему новых сочинений, в который входили маститые композиторы, поэты и просто грамотные музыканты, работники культуры. Маститые на заседания никогда не ходили, всегда участвовали только рядовые члены худсовета. Я в первый раз, вошел в состав художественного совета примерно в 1960-м году. Однажды помню, пришел Аркадий Ильич Островский и сыграл песню "А у нас во дворе". Наш художественный совет эту песню не принял - "мелкотемье". Потом вдруг она прозвучала в передаче "С добрым утром" (тогда там худсовета не было). И успех огромный! Во мне заиграло честолюбие. Как так? Мы не приняли, а песня-то хорошая! С тех пор мое отношение к художественным советам стало очень негативным. Поэтому, когда в 1969 году я стал заведующим отделом, новые работы крупных авторов через художественный совет никогда не проводил. С мэтрами песни работа была всегда индивидуальной. Например, приходил ко мне в редакцию Марк Фрадкин, играл свою песню, мы обсуждали, кто будет исполнять, кто аранжировать и т.д. Художественный совет для меня был как средство работы с "графоманами". Хотя, конечно, официальная процедура для всех была одинаковой. В протокол заседания художественного совета записывалось, какие сочинения исполнялись, и какое решение было принято. Я сам вписывал Фрадкина в протокол, хотя на заседании он не заслушивался. Новая песня шла в эфир, а в бухгалтерию подавался счет с клавиром, на котором стояла дата выхода песни и дата протокола худсовета. Точно так же я поступал и в отношении многих других популярных авторов. И не то, чтобы я им лично симпатизировал - Бабаджанян, Пахмутова, Фельцман - это величины. Поэтому за все, что я для них делал, я мог бы отвечать где угодно. А жалобы нашему начальству писали только графоманы, и мне приходилось отписывать, что песня отклонена решением художественного совета. Помню еще случай, когда художественный совет к исполнению в новогодней программе не принял хорошую песню. Это было уже в середине 70-х. К тому времени Лапин распорядился, чтобы все редакции проводили новые песни через художественный совет всесоюзного радио. Пришел Тухманов, принес для радиостанции "Юность" новую песню "День победы". Но он сделал большую ошибку. Вместо того, чтобы сыграть песню самому на рояле, он принес запись, где песню исполняла Татьяна Сашко. Это было, конечно, не то, знакомое всем, а совсем иное исполнение. Художественный совет песню не принял. Сказали, что фокстротные интонации и синкопы для такой серьезной темы не годятся. А мне песня понравилась. Тогда я договорился с главным редактором и не включил ее в протокол, как будто ее на худсовете не заслушивали. Потом мы сделали запись из Колонного зала, где на концерте в честь Дня милиции Лев Лещенко спел "День победы" в сопровождении оркестра Юрия Силантьева. Успех у песни был огромный. Когда на совещании в Союзе композиторов, те, кто были у нас на художественном совете, стали выговаривать Тихону Хренникову: "Что это такое? Безобразие! Что происходит на телевидении? Мы запретили эту песню, а она там идет!", он ответил: "Да бросьте вы! Эта песня в ЦК партии самый большой успех имеет. И она столько благ нам дала, что вы лучше замолчите!" Михаил: Чермен Владимирович, расскажите, пожалуйста, историю оркестра Вадима Людвиковского. Ч.В.: Когда создавали Ансамбль советской песни Всесоюзного радио Василия Васильевича Целиковского, тогда же получили разрешение в ЦК и на создание музыкального коллектива - танцевального оркестра. Мы, музыканты, друг друга все знали. Людвиковский работал в оркестре Утесова музыкальным руководителем. Потом Вадима приняли в Союз Композиторов, его и Юру Саульского Союз долго официально не признавал. Личные отношения у нас еще тогда завязались. И вот слух о создании нового оркестра быстро распространился по Москве. Сразу забеспокоились все музыкальные руководители, ведь на радио было очень удобно работать. Не надо ездить ни на какие гастроли. Твердое место, твердая зарплата, и халтура бывала, и все, что угодно. Мы уже почти договорились делать оркестр с Людвиковским, а тут вдруг кто-то из оркестра Утесова подговорил Леонида Осиповича, и он позвонил главному редактору музыкальной редакции радио Николаю Петровичу Чеплыгину, что он готов вместе со всем своим оркестром перейти к нам. Вызывает меня Николай Петрович и говорит: "Вот Утесов предлагает перейти к нам. Что нам еще нужно!?". Я говорю: "В оркестре Утесова сейчас почти нет хороших музыкантов. Это все уже прошедшее время. А мы с Вадимом Николаевичем собираем лучших музыкантов со всех оркестров. И у нас будет самый лучший оркестр". Николай Петрович ко мне очень хорошо относился. И он сказал: "Ладно. Как ты скажешь". И к нам в редакцию на улице Качалова приходили все лучшие музыканты - Бахолдин, Зубов, Бухгольц, Гаранян... С инструментами приходили. "Когда, Когда?". Короче, лучшие музыканты там собирались, пока, наконец, их утвердили. Дали репетиционное помещение - клуб Министерства финансов на улице Степана Разина. Все вместе быстро сделали репертуар. Честно скажу, получился оркестр экстра-класса. В начале 70-х, когда к нам начали приезжать иностранные гости, Николай Петрович говорил: "Ну, у тебя там есть что-то такое, чтобы иностранцам показать, как мы умеем играть". Я брал записи Людвиковского и показывал. Они за голову хватались: "Как? У вас такой оркестр есть? Почему мы не знаем?" Но оркестр постигла неудача. Они иногда выступали по телевидению. А телевизионщики под выступление оркестра давали любые фонограммы - совершенно жуткий, дешевый репертуар. Они там делали вид, что играют, какие-то певцы чего-то пели, но это не был репертуар оркестра. Я в это не вмешивался, потому что на телевидении своя редактура, а Вадим не мог отстоять. Все это вызвало у Лапина негативное отношение к оркестру. А тут еще совпадение, вышел указ об ответственности за нарушение общественного порядка. Вадим Людвиковский был в ресторане "Новый Арбат", вышел оттуда в состоянии хорошего подпития: В общем, милиция, протокол. И все это пришло к Лапину. Он тут же принимает решение: разогнать оркестр! Сначала убрали Людвиковского, потом и весь оркестр расформировали. Музыканты ушли на фирму "Мелодия". Там стали называться "Мелодия". Но это уже с Георгием Гараняном. Людвиковский потом работал, как композитор. Такого, чтобы его запрещали исполнять, не было. Политические запреты если когда и были, запрещали исполнять тех, кто уезжал из Страны. М.: Вы рассказали о Вадиме Людвиковском. Расскажите, пожалуйста о Викторе Попове о истории Большого детского хора? Ч.В.: Хотя это тоже Гостелерадио, но другая редакция - для детей и юношества. Анна Александровна Меньшикова была ее главным редактором. Когда нам было нужно, детский хор абонировали на записи или на концерты в Колонный зал. Кроме различных редакций в Гостелерадио СССР тогда существовал отдел музыкальных коллективов. Это чисто административный отдел, репертуаром он не занимался, только нормы считал. Хор Попова административно туда относился. А Виктор Попов, на мой взгляд, один из лучших руководителей хора. У него все звучало! Детский задор очень здорово получался. М.: Министерство культуры влияло на работу музыкальной редакции? Ч.В.: Гостелерадио СССР - отдельное ведомство, его руководителями были членами ЦК КПСС. Административного влияния Министерство культуры на нас не имело, их самих курировал Отдел культуры ЦК. А работу Гостелерадио напрямую - Отдел пропаганды ЦК КПСС. М.: Как строилось взаимодействие между редакциями? Я помню, что во многих передачах была смесь жанров. Чисто развлекательных передач было очень мало. Ч.В.: Субординация всегда существовала. Заместитель председателя звонил главному редактору, а уже главный редактор потом звонил мне. При Николае Николаевиче Месяцеве был замечательный зам. председателя Алексей Архипович Рапохин, но потом он не выдержал характера Лапина, ушел и стал директором ГИТИСа. Так он очень часто мне прямо звонил, и через меня какие-то вопросы решал. Была у нас постоянная передача - эстрадное обозрение "До-ре-ми-фа-соль", где должны были звучать 12 новых песен. Ни одной старой, все 12 - обязательно новые. Слушатели нам писали, какие песни больше всего понравились. К Новому году я подсчитывал, какие песни получили больше всего писем. Собирал 12 лучших песен и делал что-то типа итогового хит-парада, как сейчас говорят. Телевидение потом перехватило эту идею и стало делать Песню года. Мы считались более академической редакцией. К нам не шли с однодневками, мы занимались фундаментальными записями. "Юность" и Отдел сатиры и юмора были молодежными. Они и должны были идти впереди паровоза. Комментарий Александра Рувинского c www.radiomayak.ru:Довольно долго у "Маяка" не было своих музыкальных редакторов. По очереди "вахту несли" те, кого выделяла музыкальная редакция радио. В главной музыкальной редакции все были приписаны к отделам - классика, эстрада, народная музыка. Из какого отдела вел редактор день на "Маяке" - такая музыка, естественно, и преобладала. Позже была выделена группа музыкальных редакторов, примерно 15 человек, работающих только на "Маяк". Они переехали в Останкино с улицы Качалова и вот тогда уже по-настоящему влились в коллектив. Но все-таки открытия случались и у нас. Как-то мне позвонила жена Бабаджаняна и сказала, что из Баку приехал молодой певец. Я пригласил его на прослушивание. Пришел Муслим Магомаев. Своего репертуара у него тогда еще не было. Он сел за рояль и спел неаполитанские песни и знаменитую арию Фигаро. Нашему восторгу не было предела! В своей книге Муслим Магомаев пишетМы приехали в столицу. Я познакомил Полада с друзьями из музыкальной редакции Всесоюзного радио. Он сел за рояль и спел им свои песни - в народном стиле, с колоритом Востока. И тогда руководитель музыкальной редакции мой друг Чермен Касаев предложил Поладу записать эти песни. И не просто записать, а исполнить некоторые из них самому. Голос Полада, как говорится, "лег на микрофон". Всесоюзный эфир принял его в свои "объятья". С тех пор все узнали Полада Бюль-Бюль оглы. А еще раньше, помню, был такой случай. Мне позвонил Аркадий Островский и сказал, что есть два очень хороших парня из Гнесинского института. Прекрасно поют. Мы их пригласили, пришли Кобзон и Кохно, спели песню "На то нам юность дана". Бунчиков и Нечаев к тому времени уже отошли, и я стал брать этих ребят на все концерты в Колонном зале. Иосиф мне как-то говорит: "Почему ты меня все время только в дуэте берешь? Возьми меня соло. Я же могу соло спеть". Я говорю: "Ты понимаешь, что солистов очень много, а дуэта после Бунчикова и Нечаева нет. Вы мне, как дуэт, гораздо интереснее". Довольно часто новые имена впервые звучали именно в наших передачах. Но, вообще, с мастерами работать было значительно интереснее, хотя и очень тяжело. Вот, например, было очень интересно работать с Марком Бернесом. С начальницей отдела, которая была до меня, у него были очень плохие отношения. Когда его вызвали на запись, он первым делом спрашивал: "А кто у Вас руководитель?" И если ему называли эту даму, он поворачивался и, ни слова не говоря, уходил. Когда Бернес начинал работать с каким-то человеком, он внимательно слушал, что этот человек говорит. И если человек говорил, по его понятиям, чушь, то этот человек переставал для него существовать. А если человек говорил вещи, которые ему интересны и которые заслуживают внимания, то этот человек становился его другом. У меня с ним сложились такие дружеские отношения. Когда в 67-м году, к 50-летию Советской власти он делал на телевидении свою программу, то сказал: "Запись фонограммы делать должен только Чермен, больше никто". С Клавдией Ивановной Шульженко у нас были нормальные взаимоотношения. Она очень часто выступала в Колонном зале, причём всегда нечётным номером. Ни в коем случае чётным, такое у нее правило, и все это знали! И на одном концерте, чёрт дёрнул Борю Брунова вставить перед ней свой номер. У него был такой хохмаческий номер, где он пел под фонограмму и за Робертино Лоретти, и за Поля Робсона, на трубе играл, как Армстронг. Узнав, что она выйдет восьмой, Клавдия Ивановна взбеленилась, стала с себя концертное платье сдирать. Я никогда в жизни от неё такого не ожидал. Говорю: "Клавдия Ивановна, что Вы так нервничаете?" . Она - "Это не ваше дело. Никогда мне больше не звоните, я не буду с вами иметь никаких дел!" Повернулась и ушла. Наши отношения на этом закончились. В Колонный зал я её больше не приглашал. Снова нас свел случай! Через некоторое время Колмановский написал "Вальс о вальсе". Было сделано несколько записей солистов Большого театра, но все они не проходили. Песня никак не получалась! Я Колмановского как-то встретил и говорю: "Эдик, это песня Клавдии Ивановны. Дай ей эту песню, и она сделает из неё конфетку". Он задумался, посмотрел куда-то в сторону и говорит: "Пожалуй, ты прав. Позвони ей." Я отвечаю: "Я не могу ей звонить. Лучше ты сам". Колмановский позвонил Клавдии Ивановне, они встретились, песня ей очень понравилась. И, очевидно, он сказал, что это была моя идея, потому что вдруг у меня на работе раздался звонок: "Чермен, ну, сколько можно обижаться, сколько можно сердиться?" Я говорю: "Клавдия Ивановна, боже сохрани, чтобы я на вас обижался! Мне просто было очень неудобно перед вами, что так получилось. Я боялся Вас тревожить" - "Нет-нет, вот сейчас масленица, приходите ко мне на блины". Я пошёл к ней на блины, и взаимоотношения у нас восстановились. Тогда родилась идея сольного концерта к 70-летию Клавдии Ивановны в Колонном зале. Два раза концерт отменялся. Когда и билеты, и афиши были готовы, она мне звонила и говорила: "Ой, не будет концерта. Я не могу" - "А что такое?" - "Вы посмотрите на небо! Какие тучи!" - "Ну, и что тучи? Это такая редкость?" - "Вы счастливый человек, что не знаете этого. У меня давление. Я голову от подушки не могу поднять". В третий раз я сказал: "Если сейчас концерт отменим, то потом уже вряд ли вернемся к этой идее". Клавдия Ивановна - человек пожилой, и сделать с оркестром 25 песен за 2-3 дня для нее невозможно. "Три вальса", она пела только с Борисом Мандрусом, потому что с оркестром это сделать очень тяжело. Мы приглашали ее на радиопередачи и репетировали по 2-3 песни. В общем, к юбилейному концерту весь репертуар был готов. И мы что тогда придумали! Обычно генеральная репетиция бывает утром в день концерта, а в тот раз мы репетировали за день до концерта. И на эту генеральную репетицию объявили съемки и продажу билетов. Был такой ажиотаж! На концерте у Шульженко должно было быть три платья. И третье былое еще не готово, Вячеслав Зайцев за кулисами его булавками закалывал. Но успех концерта был огромный! Это золотой фонд телевидения. Его столько раз уже показывали! Клавдия Ивановна - величайший мастер песни! М.: Чермен Владимирович, а как Вы перешли на телевидение? Ч.В.: В 1976 году я был заведующим отделом на радио, а мне предложили перейти на телевидение заместителем главного редактора всей музыкальной редакции. Очень не хотелось переходить. У нас был слаженный коллектив, хорошие отношения, интересная работа. С Юрием Васильевичем Силантьевым был полный контакт. Когда мы составляли программы новых концертов, каждый сам по себе. Потом сравнивали - получалось одинаково. Мы одинаково чувствовали! И я сказал заместителю председателя, что я подумаю, что мне не хотелось переходить на телевидение. Тогда в начале 70-х у нас вообще к телевидению было пренебрежительное отношение. Радио - это традиции, профессионалы высокие, а телевидение - это дилетантство. Я подумал, посоветовался со знакомыми. Все говорят: "Зачем тебе? У тебя хороший коллектив. Нормальная, налаженная работа. Зачем ты будешь переходить на телевидение, где интриги, возня какая-то?" Я пошел к начальнику Управления кадров Петру Ильичу Шабанову и отказался. Он за голову схватился, говорит: "Что ты делаешь? Ты с ума сошел! Ты не знаешь, чем это тебе обернется!". Я говорю: "А чем мне это обернется? Я работаю хорошо. Ко мне нет никаких претензий. Кроме благодарностей я ничего не имею". Я ничего не боялся. Раз я отказался перейти добровольно, через два месяца устраивают мой отчет на коллегии Гостелерадио. И вот там начинается настоящий цирк! Лапин делает все, чтобы подкопаться под меня. Тогда, как раз, под непосредственным патронажем Сергея Георгиевича был создан ансамбль "Советская песня". Виктор Сергеевич Попов совсем недолго им руководил, вскоре его заменили Краснощековым. Это был бездарный человек, бывший инструктор горкома партии. Не творческий, а канцелярский работник. Мне совсем неинтересно с ним работать. И вот на коллегии Лапин спрашивает: "Как Вы относитесь к ансамблю "Советская песня?". Я искал как сохранить вежливую форму, поэтому сказал: "У них смена руководства, они ищут свое место, свой почерк, свое творческое лицо". А он мне говорит, в своей манере: "Да бросьте Вы ерунду говорить! Вы его просто терпеть не можете!" Короче говоря, коллегия принимает решение: перевести меня на телевидение. Но уже не в песенный отдел, не в эстрадный, а в отдел фонда, который занимался всеми жанрами. Юрий Васильевич Силантьев пошёл к Лапину и спросил: "А какие у вас претензии к Чермену?" - "У меня к нему никаких претензий, - ответил Лапин. - Вот вы были дирижёром, потом стали композитором. Так и он: поработал на радио - пусть теперь поработает на телевидении". |
В отделе фондовых записей я проработал месяца два или три. За это время мы сняли все симфонии Чайковского - и с Федосеевым, и со Светлановым: Потом, в 1976 меня все таки вернули на эстраду, но теперь уже телевизионную. М.: Вы наблюдали зарождение, отмирание жанров. Как менялась музыкальная мода на радио и телевидении? Ч.В.: Новые течения шли исподволь. Мы не могли прямо сказать: вот это - новое. Нас бы обязательно ударили по шапке. Другое дело, если мы в старое вливали современные ритмы. Когда Арно Бабаджанян писал твисты, никто не называл их твистами. Если за новыми ритмами стояли большие мастера, это проходило; а если не очень известные, хотя, может быть, и талантливые музыканты, - тогда нет. М.: Например, Юрий Антонов. Как он появился на телевидении? Ч.В.: С Юрой мы были хорошо знакомы еще в начале 70-х, когда он работал в разных ансамблях, и был очень популярен. Потом он куда-то исчез, хотя никаких запретов на него не было. Сам исчез. И вдруг приходит ко мне на телевидение, говорит: "Чермен, сделай что-нибудь. Меня никто никуда не берет". Стали вспоминать, какие песни у него есть. Отобрали "Зеркало". Эта песня сразу же принесла ему огромный успех. Он мне тогда сказал: "Ну, все! Чума пошла! Такой спрос! Меня даже гаишники не останавливают". А вот Вячеслава Добрынина на телевидение почти не пускали. Лещенко пел его песни, я иногда пускал их в эфир. "Прощай", например. Ведь очень просто и одновременно очень сложно отличить шлягер от пошлости. Когда Юрий Антонов спел "Белый пароход", одна дама с телевидения сказала, что это пошлость, а я ответил: "Нет, это шлягер". Понимаете, нашей главной задачей было то, чего сейчас не существует, - вкус и профессионализм редактуры. Вокально-инструментальные ансамбли мы тоже отбирали. Из большого количества ВИА мы, музыкальная редакция, сотрудничали с ансамблями "Ариэль" и "Песняры"? Это был высочайший уровень! Я был в командировке в Риге и часто встречался с Раймондом Паулсом. Раймонд мне однажды говорит: "У нас на студии "Мелодии" записан замечательный ансамбль. Хочешь послушать?" Я говорю: "Конечно, хочу!" И вот я услышал русские народные песни в исполнении "Ариэля". Я просто в восторг пришёл! Когда вернулся в Москву, начал думать, как подать их в эфир, знал, что Сергей Георгиевич не примет такую обработку народных песен. Тогда я пригласил к себе в студию близкого друга Лапина Никиту Богословского, дал ему послушать, и он, конечно, тоже был в восторге. Я говорю: "Вот, Никита, пойди и скажи Сергею Георгиевичу, что ты слушал "Ариэлей" и тебе очень понравилось". После этого всё пошло, как по маслу. В своей книге Валерий Ярушин приводит рассказ самого Никиты Владимировича: С "Песнярами" был интересный случай. Я пригласил их на авторский концерт Михаила Матусовского. Они пели "С чего начинается Родина". Я нашёл для них ещё одну песню - "Вологда", и передал Мулявину через редактора, что надо эту песню выучить. Он сначала отказывался, но мне удалось его уговорить, и эта песня стала одним из их шлягеров. Кашепаров после исполнения "Вологды" стал просто звездой номер один! До этого звездой у них был Борткевич. Наташа: На концертах все ВИА исполняли новые, действительно интересные песни. Но включаешь телевизор и слышишь: "Бамовский вальс", "Амурский вальс", "Сердце тебе не хочется покоя" и т.д. Почему такая разница? Ч.В.: Концерт - это концерт. Аудитория - тысяча - полторы тысячи человек. Телевидение - это десятки миллионов зрителей. Телевидение - это главный рупор. Понимаете, какое здесь должно быть отношение ко всему! Да, были новые, хорошие песни в репертуаре ВИА. Но начальники должны были привыкнуть к тому, что это вообще существует. А "Бамовский вальс" - это БАМ, это идеология ЦК-партии. Всесоюзное телевидение это идеологическая работа, и все мы это прекрасно понимали. Например, Тухманов или Ободзинский - это целая эпоха в песне! Но то, что делал Валера, нельзя было дать в эфир! Он по своей вокальной манере шёл впереди эпохи. Такое позволялось только Карлу Готту. М.: Кто определял художественный уровень? Ч.В.: В общем, определяли мы, редактура, но над редактурой всегда стояло начальство. Сергей Георгиевич - это совершенно поразительный человек, настоящий иезуит! Когда я уже работал на телевидении, мы обязательно в сентябре - начале октября сдавали ему на утверждение репертуар Октябрьского, Новогоднего Голубого огонька и Песни года. Когда все это потом снималось, мы понимали, что ничего не можем ни убрать, ни вставить. И за 2-3 дня до эфира он принимал передачу, доставал бумажку с репертуаром - и не дай бог, если что-то не совпадало! Это было страшное дело! Еще помню, был Огонек, по-моему, к 50-летию СССР, когда один из заместителей председателя сказал: "Сделайте хорошую программу! Не надо никаких почетных гостей - пусть будет просто хорошая концертная программа". За три дня до праздника мы сдаем программу Лапину. Сергей Георгиевич начинает стучать карандашом по столу, говорит: "А где у вас почетные гости? Народ думает, что эти люди встречают праздник на телевидении все вместе. Что же вы оставили одних артистов, а героев страны у Вас нет?" И вот представляете: за два дня мы доснимали героев труда, шахматиста Карпова, Кайсына Кулиева... Потом как-то монтировали. Интерьеров уже нет, массовки нет, делали вставки в каких-то кружевах, инеем покрытых... Помню кто-то из руководителей попросил заснять солиста Большого театра Женю Райкова. Зампреду я отказать не мог. Когда мы сдавали программу, Лапин поморщился: "Что такое? Какой ужас! Как вы могли пригласить такого певца?" Зампред молчит, получается, что это моя инициатива. И вдруг его зам говорит: "Что же делать, Сергей Георгиевич? У каждого свои музыкальные пристрастия. Вот вы любите Анну Герман, а кто-то любит Райкова". М.: Все-таки мне кажется, что тогда вкусовщины было гораздо меньше, чем сейчас. Ч.В.: Безусловно, была и вкусовщина, но потом появилась и меркантильность. Сейчас об этом везде пишут. Я думаю, что началось это с уходом Лапина. Ему ведь поразительно хватало времени на всё! Помню, как-то я был на работе в редакции, и мне говорят: "Тебя срочно вызывает Лапин". Дают машину, и я еду как есть, в джинсах. Вижу - сидит такой маленький человек с морщинистым лицом. Первый вопрос, который он мне задал, был: "Вам что, мало денег платят, почему на вас такие штаны?". А на нём какой-то поношенный, засаленный партийный пиджак. Я и сказал: "Мои Wrangler дороже стоят, чем ваш пиджак". Потом он мне показал стихотворение Евтушенко, в котором что-то говорилось о "розовой дымке мемуаров", о том, что жизнь не соответствует этим мемуарам. А тогда как раз вышли "Воспоминания" Брежнева. Лапин меня спрашивает: "Что вы думаете об этом стихотворении?" Я ответил, что оно слабое для Евтушенко. А он говорит: "Не слабое, а вредное! Вы видите, против кого оно направлено!?" Еще показательный пример. Однажды был запланирован концерт Евгения Евтушенко в Колонном зале. За два дня до концерта, когда уже все билеты были проданы, меня вызывает наш главный редактор Шалашов Алексей Васильевич говорит, что концерт прийдется отменить. Я попытался возражать, но он мне ответил, что этот вопрос не дискутируется. Звоню Евтушенко: "Евгений Александрович, концерт не состоится" - "Это ты решил?" - "Нет, конечно. Как я могу такое решить?" - "Тогда все понятно". И повесил трубку. Оказывается, тогда выслали в Германию Солженицына, и Евтушенко первый дал телеграмму Брежневу, пытался опротестовать это решение. Но иногда мы даже больше начальства цеплялись к авторам. Однажды Екатерина Шевелева написала песню, в которой говорилось про юг, про то, что там теплее и лучше. В то время как раз началось безумное бегство наших евреев в Израиль. Я ей говорю: "Екатерина Васильевна, сейчас вряд ли стоит нажимать на это, всё-таки тут явный намёк на Израиль". Она, как бывший комсомольский вожак, сама пошла к Лапину, и он одобрил её стихи. Она сказала: "А вот Чермену не понравилось" - "И что же ему не понравилось?" Она рассказала. Он: "Вы подумайте! Правильно! А мне эта мысль не пришла в голову". Никто никогда плохого слова не сказал в адрес Александы Николаевны Пахмутовой. Но даже у нее одну песню тогда забраковали! "Хор русской песни" пел: "В земле наша правда, в земле наши корни": У нас существовали разовые и фондовые записи - которые навечно. При утверждении, Сергей Георгиевич говорил: "Дайте мне тексты". Мы посылали ему тексты, и он что-то вычёркивал. Но обязательно вычеркивал, если встречал какую-то неизвестную еврейскую фамилию. Так, например, произошло и с очень неплохой поэтессой Юной Мориц. М.: Расскажите историю с Вадимом Мулерманом? Ч.В.: До моего перехода на телевидение это было. Насколько мне известно, Мулерман сам пошел к Лапину, когда его стали вычеркивать из программ. В то время прошел слух, что Мулерман собирается уехать, и, чтобы это предупредить, его перестали давать в эфир. Но если ты собираешься говорить с Лапиным, формулировки должны быть очень осторожными и чёткими. Если что-то не так ляпнул - всё, он тебя похоронит. Мулерман пришёл к нему и говорит: "Меня снимают с эфира. Говорят, что Вы запретили". - "Кто Вам сказал?" Мулерман растерялся: "Я не могу Вам сказать". - "Вы что, сплетни собираете? Я не собираюсь с вами больше разговаривать". Все! Больше Мулермана на телевидении не было. А с Валерием Леонтьевым получилось всё наоборот. Как-то мне позвонила моя знакомая и говорит: "Ты любишь открывать новые имена. В Ялте был конкурс, и там выступал очень хороший певец, Валерий Леонтьев. Прослушай его". Я согласился, но оказалось, что у Валерия вообще не было студийных фонограмм. Короче говоря, взяли мы какую-то репетиционную комнату, и он пришёл со своими музыкантами. Конечно, он нам очень понравился, я тут же познакомил его с Давидом Тухмановым. Мы сняли Валеру для "Голубого огонька". Он спел песню Тухманова "Ненаглядная сторона". Неожиданно Сергей Георгиевич ее вычеркнул. Тогда я посоветовал Валерию переговорить с Лапиным лично. Леонтьев умница, у него очень хороший язык. Он понравился Лапину, и Сергей Георгиевич разрешил его снимать. М.: Вы уже несколько раз рассказали, что кто-то взял и позвонил Председателю Гостелерадио СССР. Я не представляю, чтобы сейчас кто-то из артистов мог позвонить министру. Ч.В.: Сколько я ходил к Лапину, не помню, чтобы у него кто-то был в приемной. Не хотели люди ходить к нему. Пойти к нему - это большой риск. Неизвестно, как это обернется. Для Валеры Леонтьева хорошо обернулось, для Мулермана - плохо. Кажется, Леонид Дербенев мне рассказывал, как однажды позвонил Лапину, пытался объяснить, что несправедливо вычеркивать все его песни из заключительного концерта Песни года. На что Лапин ответил: "Да мало ли в жизни несправедливостей!" Н.: Чермен Владимирович, недавно я прочла обвинения в ваш адрес, что Вы вырезали из Огоньков Валерия Ободзинского. Ч.В.: Нет, все было наоборот. Нам едва удавалось его снимать, потому что Сергей Георгиевич всегда вычёркивал Ободзинского из репертуарных списков! А я с Валерой дружил. Он был для меня очень светлым, замечательным певцом. Мне с трудом удалось снять Валеру на Огонек к 8 марта 1980, с песней Касторского "Твой день". А потом Сергей Георгиевич сказал мне: "Напрасно я всё-таки пропустил Вам Ободзинского!". Ободзинский, к сожалению, был вообще запрещён для съемок на центральном телевидении. Пока я работал на радио, мы могли давать его в эфир только в передачах после полуночи. М.: Сейчас говорят об уничтожении фонограмм и стирании записей. Существовали прямые директивные указания? Или когда говорят "запрещённый" - это означает неугодный руководству? Ч.В.: К документам я не имел отношения. Знаю, что в группе записи размагничивали только тех, кто уезжал. Если что-то оставалось, то только в матрицах, а из вещательной фонотеки убиралось всё. Мы получали директивы от Лапина. А кто там выше - я не знаю. У меня самого, пожалуй, был только один случай, когда пришёл ко мне молодой артист показал юмористический репертуар. Я ответил: "Сразу скажу вам, чтобы ни времени, ни нервов зря не тратить: вас всё равно вырежут". Но бывало и по другому. В 80е была у нас интересная история с начинающим автором-исполнителем. Он пришёл показать свои песни. Когда проиграл их на гитаре, я сказал: "Понимаете, телевидение - это высшая инстанция. У Вас, несомненно, есть дарование, но вам надо пока ещё ходить в Дом народного творчества. Вы должны ещё поучиться". Но мужик он был хитрый и закрутил роман с Любой Черненко, племянницей Черненко... Всегда были любимчики. У каждого была привязанность к кому-то, и они не представляли себе концерт без них. Брежнев очень любил Зыкину. И попробуйте не показать Зыкину на большом концерте! М.: А кто "любил" Аллу Пугачеву? Я слышал версию, что её продвижение начиналось "по комсомольской линии". Ч.В.: Она шла благодаря силе своего таланта. Пугачева настолько яркая, что ей сразу была открыта дорога. И Лапин к ней очень хорошо относился. Тогда у неё были настоящие авторы - Таривердиев, Зацепин, Раймонд Паулс... М.: Понятно, что многое решалось наверху. А письма зрителей оказывали влияние на эти решения? Обратная связь была? Ведь нам всегда говорили, что все делается по письмам зрителей и слушателей. Ч.В.: Письма - это только предлог. Хотя мы их обязательно читали и подсчитывали даже, на всякий случай. Но если вдруг попадалось интересное письмо, если в нем была хорошая мысль, мы его обязательно цитировали. Но составляли программу совсем не по письмам. Надо было, чтобы в передаче участвовали определенные исполнители, композиторы, поэты. И мы под них мы все подгоняли. М.: Расскажите немного о замечательных ведущих того времени. Ч.В.: У ведущих должны были быть привычные лица. Появление каждого нового лица для начальства было настоящим испытанием. Поэтому, если Игорь Кириллов и Валентина Леонтьева всегда вели свои передачи, то мы их брали и на Огоньки. Брали, потому что они олицетворяли страну и лицо телевидения. На концертах в Колонном зале у нас всегда лицом была Света Моргунова. Она вела все концерты. И даже не было речи, чтобы ее заменить. М.: Концерты ко Дню милиции тогда выделялись из общего ряда. Кто формировал их репертуар? Ч.В.: Их Чурбанов курировал. Лапин даже не вмешивался в эту программу. Никогда никаких указаний или порицаний. Это было выше его компетенции. На милицейских концертах были лучшие силы, лучшие песни. Участие в этих концертах считалось очень престижным. Эти концерты никогда не шли в записи, всегда только живьем. Помню, когда готовили концерт ко Дню милиции в 1982 году, мы 9 ноября утром пришли на репетицию, установили камеры, стали раскладываться, вдруг приходит Чурбанов и говорит: "Сегодня концерта не будет. Уходите!" И выставил нас всех оттуда. Потом, оказалось, что Леонид Ильич умер. М.: Помню, ночные эфиры на Пасху, на Новый год всегда были особенно интересными. Как такая идея возникла? Ч.В.: В то время существовал обмен фондовыми записями с зарубежными странами. Мы давали им записи симфонии Чайковского, а они нам какие-то свои записи. И все это стекалось в отдел фонда Центрального телевидения. А что с этим делать? Сначала вставляли в какие-то передачи по одному номеру, а потом придумали программу "Мелодии и ритмы зарубежной эстрады". И все это давали в ночном эфире. Сергей Георгиевич так и говорил: "Вот у вас есть ночная клоака - туда и давайте!" М.: Расскажите, пожалуйста, про те музыкальные передачи, которые снимал Евгений Гинзбург. Ч.В.: Евгений Гинзбург очень талантливый человек, настоящий телевизионщик! Телевизионной техникой он владел прекрасно. У него была удивительная способность снять музыкальный номер так, чтобы он раскрылся еще больше. Свои музыкальные передачи он начал снимать еще до моего прихода на телевидение. А при мне он снимал Бенефис Гурченко и Бенефис Дорониной. Кстати, снять Бенефис Дорониной распорядился Лапин - она очень нравилась Гришину. Когда мы сняли, Лапин его посмотрел и сказал Гинзбургу: "Вы меня расстроили. Кто у вас зав.отделом?" - "Чермен Касаев" - "Теперь понятно! Гинзбург и Касаев, что вы сделали с русской актрисой! Вы меня очень расстроили". Вообще, я считаю, что бенефисы были одной из лучших передач на телевидении и по сей день. Там собрался очень хороший состав редактуры. Евгений Гинзбург - режиссер. Боря Пастернак (Пургалин) был литературным редактором и автором сценария. Володя Давиденко - прекрасный музыкант и композитор был музыкальным редактором. Тройка талантливых людей, которые знали, как это делать. М.: Лапин, при всех его отрицательных качествах ведь понимал, что работает с талантливыми, творческими людьми. Результат работы Гостелерадио - великолепные передачи, телефильмы, концерты, которые мы знаем и любим до сих пор. Ч.В.: Конечно, понимал. Все понимал, все знал. Но в то время на его посту лучше было перестараться, чем не достараться. Главное, тогда были высокие профессиональные требования к работе и музыкой тогда занимались музыканты... Для примера мне хочется сейчас поименно назвать сотрудников нашего радио отдела, нашу команду единомышлеников: заместитель заведущего - Тереза Владиславовна Рымшевич, секретарь отдела, тянувшая все организационные дела и всегда бывшая душой нашего коллектива - Наталья Ивановна Богданова, слаженная редактура - Елена Петрова, Мария Журавлева, Ксения Шалькевич, Инна Липскерова, Лариса Останкова, Нелли Немухина и, наконец, бравую мужская кагорту - Анатолий Горохов, Николай Рыбинский, Валентин Судовых... У Сергея Георгиевича в какой-то момент сложилось мнение, что меня надо выгонять. Но поскольку у меня не было такого провала, за который можно было бы выгнать, в 1984 он перевел меня редактором-консультантом музыкальной редакции с сохранением зарплаты зав.отделом, а потом - вообще, редактором-консультантом в Телерадиофонд. После этого я уже никакого влияния не имел. В этой должности в Реутово я до сих пор и работаю. Остался единственным из старой гвардии. |
|
Начни с начала Утренняя почта | ||
Copyright 2006 "Популярная советская песня" Фотографии из личного архива Чермена Касаева. Использовать материал можно только с разрешения координаторов проекта popsa.info. |